prosa-7

Дом был старый, деревянный. Заходящее солнце золотило потемневшие от времени и дождей стены, резные наличники. Он стоял на открытом месте. И продувался ветрами насквозь. Его ровесники, соседние дома, давно были снесены. На их месте красовалась ажурная металлическая ограда, выкрашенная в чёрный цвет. Только дерево, такое же старое, корявое, притулилось возле боковой стены, прямо под окнами.

В доме жили люди. Они мечтали о новых квартирах со всеми удобствами, и дому это было обидно. Ведь когда-то он был новенький и красивый, самый лучший на этой улице. Его выстроил купец для своей дочери, которую выдал за молодого адвоката, приехавшего в наши края из Петербурга. Дом хорошо помнил ту тоненькую девушку в светлом платье и её молодого высокого супруга. Они повесили на окна красивые гардины, у парадной двери звенел весёлый колокольчик, и горничная в белом накрахмаленном фартучке открывала дверь гостям. В доме было много зеркал, юная хозяйка так любила в них отражаться! В гостиной у окна стоял большой блестящий рояль, на нём она играла по вечерам, когда за занавесками желтел закат, и к ней подкрадывалась грусть. Ведь вся многовековая печаль человечества выражена в музыке.

А когда появился на свет их сыночек, молодой хозяин посадил дерево у боковой стены, под окнами детской комнаты. Дом помнил первые неуверенные шаги мальчика, его детский смех. Когда он подрос, они вместе с отцом поливали посаженное деревце.

И вот оно теперь какое! Всех пережило. Его широкая крона не пропускает свет в комнаты, и некоторые жильцы ропщут. А пьяный Колька из второй квартиры как-то схватился за топор, и чуть было не срубил его. Хотя срубить такое старое толстое дерево ему было бы не под силу.

И вот стоят они вдвоём - старый дом и дерево. Им есть, что вспомнить. Иногда они по ночам разговаривают. Но их разговора никто не слышит. Только время. Его глухие шаги отдаются эхом и тревожат этим непонятным звуком тех, у кого бессонница. А остальные люди ничего не знают. Они крепко спят.

Случай в магазине

Был солнечный майский день, уже зацветал шиповник. Я в благодушном настроении без особой надобности зашла в магазин, в один из тех небольших магазинчиков, что за последние годы выросли в великом множестве на автобусных остановках. В магазине почти никого не было. Невдалеке от прилавка стояла высокая сгорбленная старушка в тяжёлом старом пальто, с палочкой в руке. Вся её фигура выражала отчаяние и беспомощность. С первого взгляда на её спину я поняла, что у неё нет денег, а попросить она не решается. Из её горла вылетали какие-то неопределённые гортанные звуки, словно курлыкал голубь. Мне бы дать ей хотя бы десять рублей, но почему-то она меня вдруг стала раздражать. Если бы она просто подошла и попросила, другое бы дело. А так. . . Какое-то молчаливое давление на психику.
Я собиралась купить что-нибудь к чаю. Но не смогла в её присутствии и вышла из магазина. Когда я уже закрывала за собой дверь, услышала резкий окрик плотного мужчины: « Вы хотите что-то купить?», и робкий испуганный ответ старушки: «Нет, нет. . .
- «Тогда что же Вы тут стоите?», - спросил он у неё, и старушка вышла из магазина вслед за мной.. . . . .А я вернулась. . . и купила к чаю мармелад.
Но по дороге домой сердце моё разрывалось. Я вдруг вспомнила, как в дошкольном детстве таскала плюшки, испечённые моей бабушкой, такой же вот бездомной старушке, бесцельно и подолгу бродившей в аллейке возле нашего дома. Говорили, что её вроде бы выгнала на улицу не то сноха, не то дочь. Вспомнились её слезящиеся глаза, выражающие беспомощность, покорность судьбе.
И свою старенькую бабушку вспомнила. . ..
Выложила дома покупки и отправилась на поиски той старушки, ведь не могла же она за это время далеко уйти.
Но она словно испарилась. Я зашла в два-три соседних магазина, но в этих магазинах были охранники и они вряд ли бы её впустили туда. Так я её и не нашла.
Навстречу мне шли весёлые молодые здоровые люди. Один паренёк лучился от счастья и нёс в вытянутой руке букетик ландышей. Жизнь бурлила. . .
24.5.08г.

Стояли сухие солнечные дни. Листья с деревьев опали, и от этого казалось, что в городе прибавилось пространства. Уже был конец октября, а снега всё не было. И это затянувшееся безвременье казалось бесконечным. Лишь горели алым огнём ягоды на рябинах. И только они, да яркое солнце оживляли городской пейзаж.
И людям казалось, будто время остановилось. И не будет никакой зимы. Только эта долгая-долгая осень: деревья без листьев, блестящие тёмные крыши, бойкие звонки трамваев.
Впрочем, люди мало внимания обращали на природу. Надвигался новый финансовый кризис и те, у кого были деньги, метались, не зная как их лучше и надёжней пристроить.
Люди всегда думают о хлебе насущном. Лишь в редкие минуты их трогает красота, а о вечном они и думать не хотят, потому что знают, что сами не вечные,
И, тем не менее, они живут так, словно они бессмертны и им всегда будут нужны эти вклады в банках, эти дома, золото, роскошные автомобили.
А не проще было бы, вдруг остановится на бегу, замереть на секунду, присесть на подвернувшуюся скамейку и оглядеться вокруг? И вдруг почувствовать на своём лице ласковую струйку тёплого ветерка, увидеть медленно кружащийся в воздухе осенний лист. И замереть, впитывая в себя красоту земли.

Воскресный июльский день сиял всеми красками. Пенилась притомленная зноем листва, на клумбах пестрели цветы.
Молодежь беспечно прогуливалась по улицам, подставляя оголенные плечи солнцу, слизывая с пальцев растекшееся липкое мороженое.
Маршрутка в мгновение ока перенесла Таню с Валеркой на другой конец города. Они немного поплутали среди однообразных пятиэтажек и, наконец, нашли нужный дом. Таня не была здесь года два и за это время дорога в дом, где жил ее дядя, подзабылась. Тяжелая сумка оттягивала руку. Когда с неделю назад дядя Петя им позвонил, то сказал слабым безжизненным голосом: "Приезжайте, а то и в живых не застанете... Живем мы плохо. У нас хлеба нет, крупы нет. А я ведь тяжело больной, мне хорошее питание необходимо. Вот тетя Лида мне пятьсот рублей прислала...".
Таня испуганно спросила: "А что же вам привезти?"
- Привези колбасы, - коротко ответил дядя.
И вот теперь, нагруженные продуктами, они поднимались по чистенько вымытой лестнице в подъезде. Вот и знакомая нарядная дверь, обшитая полированными деревянными дощечками.
Тане было немного боязно нажимать на кнопку звонка: тяжело навещать больных, особенно безнадежных. Но деваться было некуда.
Звонок пропел нежную мелодию, и дверь распахнулась.
Их приветливо встретила третья жена дяди Пети тетя Дина: «А, проходите, проходите. Мы вас заждались».
Посреди комнаты, как на сцене, стоял широкий раздвижной диван, на котором почему-то в одних плавках лежал дядя Петя, демонстрируя свои отекшие сверху до низу ноги. Он выразительно посмотрел на Таню: смотри, мол, вот я теперь какой! И ей стало не по себе. Она торопливо отвернулась. Тетя Дина, молча оценив произведенный эффект, тут же, с поспешной заботливостью, помогла дяде Пете натянуть тренировочные брюки.
Здесь же, на диване, валялись две здоровенные кошки: рыжая и серая. Рыжая была размером с небольшую собаку. Таких крупных кошек Тане видеть еще не приходилось и она растерянно проговорила: "Какие милые кошечки. . .". И ей тотчас же самой стало неловко от того, как фальшиво и неуместно прозвучали эти слова. Но тетя Дина охотно подхватила тему:
" Серая, это мать. А рыжий - сын",- деловито пояснила она.
Валерка тем временем выкладывал гостинцы. При виде колбасы лицо дяди Пети радостно просияло: "Вот, спасибо-то!".
Тетя Дина принесла с кухни две чайные чашки со слабеньким спитым чаем и горсть липких лимонных карамелек в вазочке. Сама же, удобно устроилась рядом, в глубоком мягком кресле. Тане совсем не хотелось пить. Более того, этот чай вызывал у нее легкое отвращение. Но она из приличия сделала несколько глотков и съела одну карамельку.
Тетя Дина тем временем завела светскую беседу с видом обедневшей благородной дамы. Она собиралась хоронить уже третьего мужа и была обеспокоена одной лишь задачей, как бы это сделать с наименьшими затратами. Время от времени раздавались телефонные звонки. Звонили по поводу продажи большого импортного телевизора, который стоял на тумбочке в углу, поблескивая темным дорогим экраном. Тетя Дина всем с нажимом поясняла: " Продаём, потому что у нас беда". Но она, по-видимому просила слишком дорого, потому что за вечер так ни с кем и не столковалась.
Дядя Петя с Валеркой, тем временем, сели за шахматы, а Таня посмотрела на похудевшего пожелтевшего дядю Петю и у нее сжалось сердце.
Он вспомнился ей молодым. Тогда он жил в Подмосковье и жена у него была другая. Еще вспомнилось, как они с Валеркой, тогда еще совсем юные, свалились без предупреждения им на голову и прожили у них целых две недели, разумеется, стесняя и вводя в расходы, но по своей молодости не понимая этого. Валерка теперь говорил: "Мы его должники".
А тетя Дина тем временем лепетала: « Вот, когда мы шили меховые шапки, у нас столько денег было! И куда подевались, сама не знаю. На что буду хоронить? Где взять? А как они нам трудно давались! Вспомнить страшно. Налоговая житья не давала. Воровали из- под носа, не углядишь. А вот теперь и на хлеб нет».
Рыжий котяра тем временем перебрался поближе к хозяйке и стал, ласково урча, тереться об ее ногу.
- «Вот и кошек кормить надо. Они у нас избалованные», - произнесла она кокетливо. – « Мы им печенку, минтай, «Китекет» покупаем».
У Тани брови от удивления поползли вверх: « Как же так, говорят, что на хлеб денег нет, а сами кошкам печень, «Китекет» покупают?». Но она благовоспитанно промолчала.
Таня оглядела комнату. Она была здесь два года назад, покупала у них шапку. Поехала за шапкой к ним, потому что боялась, что на рынке ее могут обмануть, подсунуть некачественный товар. У родственников все же надежней. Да и где-то в самой глубине души таилась неосознаваемая маленькая надежда: может, продадут племяннице подешевле. Жили они тогда с Валеркой неважно. Зарплату часто задерживали. Но шапку ей продали по рыночной цене. Когда она уходила с покупкой, тетя Дина ей сказала, пристально разглядывая ее потертую синтетическую шубку: « Ну вот, теперь к шапке нужно шубку новую. Продают каракулевые, совсем дешевые, всего пять тысяч стоят». Таня ей пообещала: «Обязательно куплю».
С тем и распрощалась.
С тех пор ничего не изменилось, только вот дядя Петя заболел
И жить ему немного осталось. Да появилась икона в углу.
Ведь все мы под Богом ходим.
1.8.- 5.9.2000г.

Ей хотелось сжаться в крошечное существо - в улитку. И спрятаться в свою раковину. Уж там бы ее никто не нашел, никто не тронул. И она спокойно      качалась бы на зелёной ветке где-нибудь в поле. Или прикрыть плотно   дверь в свою комнату, чтобы лишь часы нарушали вязкую тишину. И их голос был бы самым громким звуком в пространстве комнаты.
Она не понимала, что с ней происходит. Чем вызвано такое настроение. Да, конечно, за окном поздняя осень, линялые краски и бесконечные дожди. По утрам громко кричат и кружат над домом, собираясь в дальнюю дорогу, птицы. И это вызывает грусть- грусть расставания до весны, до лучших времен, ведь осень это перепутье, скрещение всех дорог. И после длинного сонного лета   наступает пробуждение. Ясное осознание того, что что-то не сбылось, что-то потеряно и теперь не отыщешь. И можно грустить об этом под мелкий перестук дождя.
На это лето у Лики были особые надежды. Начиналось оно светло и радостно. Наконец-то она устроилась на работу. Работа была самая простая - почтальон. Но теперь у нее был верный кусок хлеба. А главное – она обрела независимость. Теперь не надо было выпрашивать у родителей деньги и чувствовать, как припечатываются к ее лицу недовольные взгляды отца. Теперь она сама могла прокормить своего 3-х летнего Антошку. Зарплата, конечно, небольшая. Но если жить скромно, то вполне можно было прожить и на эти деньги, ведь она человек неизбалованный.
И еще, тогда, в начале июня, ей показалось, что наконец-то впереди слабо забрезжило счастье, вернее намек на это долгожданное мифическое счастье.
Как-то утром в их почтовом отделении раздался сердитый звонок, и интеллигентный мужской баритон долго возмущался тем, что ему не принесли очередной номер журнала. Это был звонок с ее участка. Она работала недавно и, в общем-то, не имела к этому номеру журнала никакого отношения, но все-таки пообещала выяснить в чем дело. Концов она так и не нашла и поплелась извиняться. Другого выхода не было.
Дверь открыл высокий худощавый мужчина в тренировочном костюме. В его серых моложавых глазах мелькнула улыбка: « Вы, ко мне? « Лика сухо пробормотала: « Я с почты». Выражение его лица сразу изменилось: « Вот оно что. . . », - проговорил он уже совсем другим тоном:»Ну, и чем вы меня порадуете? Что с моим журналом?»
Она начала растеряно извиняться, сказала, что может возместить ущерб деньгами. Номер журнала стоит 17 рублей. «Но мне нужен журнал, а не деньги»,- произнес он возмущенно. Сказал несколько нелестных слов о работе почты и совсем невежливо, не простившись, захлопнул перед нею дверь.
Лика подумала: «Это пока цветочки! То ли еще будет. . .». И стала спускаться по лестнице.
Но он больше не звонил и не появлялся. Встретила она его некоторое время спустя, случайно, на автобусной остановке, неподалеку от общежития, в котором жила, и в первую мгновение не узнала. Он поздоровался и, встретив ее удивленный взгляд, спросил: «Вы, что меня забыли?» В его глазах опять мелькнула, запомнившаяся ей легкая чуть ироничная улыбка.
Вечерело. На деревьях трепетали от легкого прикосновения   ветерка молодые листья. И он зачем-то предложил ей прогуляться и заодно поговорить о делах. Но о делах он почему-то больше не вспоминал. А говорили они о разных пустяках. Он сказал, что зовут его Олег Павлович или просто Олег. И долго восхищался ее именем – Лика. Он сказал: « Какое редкое замечательное имя! Ну, просто как у Бунина. Больше я такое нигде не встречал» Лика объяснила, что ее так назвали в память о бабушке и, что в школьные годы она очень стеснялась своего имени.
Кругом были обыкновенные Лены и Наташи, а она – Лика. Полностью Гликерия. Ей тогда казалось, что в наши дни это звучит так же старомодно и неуклюже как Глафира или Прасковья. А мальчишки ее обычно дразнили Лукерьей.
По образованию Олег был филологом, и он был первым в ее жизни человеком, который отнесся к ее имени без насмешек. И она почувствовала признательность и сразу прониклась к нему доверием.
Он проводил ее до порога общежития и растворился в густеющих сумерках.
Недели через две Олег появился в их почтовом отделении, отозвал ее в сторону, взял за руку и сказал: « Меня пригласили на день рождения. Мне нужна дама. Ты не можешь мне составить компанию?» Слух больно резануло произнесенное   «ты». Они были едва знакомы. Лика хотела возмутиться, попыталась выдернуть руку. Но он посмотрел на нее своим особым взглядом, и что-то дрогнуло в ее душе. Она вспомнила наставления своей старой подруги Верки: «Надо быть проще..»
И смолчала. «В конце концов, он меня старше лет на пятнадцать», - подумала она. Ей не хотелось никуда идти, она не любила шумные компании, но почему-то согласилась. И лишь дома схватилась за голову: «Куда я дену Антошку? Да и платья у меня нет!» Но все вопросы разрешились сами собой. Только вот она не знала к добру это или к беде. Неожиданно приехала мама и забрала Антона. Ей вдруг захотелось, чтобы внук погостил у нее недельку. А на другой день забежала радостная Верка с пакетом в руках. Она пришла похвалиться только что купленным платьем. Её муж получил какую-то там премию. И добрая бескорыстная Верка сама предложила свое новое платье. Нет, ей, конечно, было жалко платья, она отрывала его от сердца. Лика это прекрасно видела. Но она так же знала, что Верка обидится не на шутку, если она откажется и лишит ее тем самым приятного чувства осознания собственного благородства.
Платье было элегантное. Тонкий шуршащий шёлк струился меж пальцев ласковым ручейком. Ничего подобного Лика давно уже не носила. За годы Перестройки
она привыкла к простеньким юбкам и блузкам, да к разношенным свитерам. И когда этот нежный шёлк коснулся ее тела, она вдруг впервые за много лет, снова почувствовала себя женщиной. На душе стало легко и безоблачно. Словно с ее плеч неожиданно свалилась тяжелая, пригибающая ее к земле, непосильная ноша. И она не узнала себя в зеркале. «Неужели это я?»,- подумала она недоверчиво. Из зеленой глубины стекла на нее смотрела изящная молодая женщина с темными блестящими глазами.
«Боже, мой!»,- она схватилась за голову, - «Боже, мой. . .» И опустилась на стул. »Ведь мне всего 26 лет!» И она вспомнила своего сбежавшего мужа и все эти долгие мучительные годы без копейки денег, бесконечные болезни сына, недовольное ворчание родителей, их бесконечные упреки. Вспомнила свой бесполезный диплом инженера – конструктора.
А ведь есть другая жизнь: там праздник и благополучие. Там свет. Но вот только как пробиться к этому свету? Как прожить жизнь, не ожесточаясь? Как не сломаться под непосильной для хрупких женских плеч ношей? И кто ей в этом поможет?
И она вдруг словно прозрела, она с особой отчетливостью поняла, что никто никогда ей ни в чем не поможет. Что каждый человек одинок и беззащитен в этом мире. И никому нет до нее никакого дела. А Олег Павлович такой же, как все мужики. В лучшем случае сделает ее своей любовницей. А когда надоест, бросит как бездушную ненужную вещь.
Она медленно сняла платье и, аккуратно свернув, положила его в пакет. Никуда она не пойдет! Лика погасила свет и легла на кровать. За окном бледнели мелкие причудливые звезды.
Олег еще не раз появлялся в их почтовом отделении и даже как-то приносил цветы, но она не выходила к нему. А если нечаянно встречала на улице, проходила с каменным, ничего не выражающим лицом, словно не узнавала. И, в конце концов, он исчез из ее жизни.
И вот прошло лето. Очарование первых осенних дней сменилось долгими и нудными дождями. Поздними вечерами Лика, уложив сына спать, подолгу смотрит в окно и иногда под перестук дождя вспоминает Олега. И думает: «А правильно ли я тогда поступила?..» Ответа на свой вопрос она не знает.
30.9.- 17.11.98г.

Май. . . веточки деревьев вспыхнули зелёным, словно кто-то нечаянно чиркнул спичкой. Есть в этом месяце что-то неуловимо хрупкое, грустное и светлое одновременно.
Это ощущение разлито в воздухе. . . Какой-то свет небывалый. Я бродила по небольшому рынку, который спрятался за огромным зданием Универсама. В глубине продавали фрукты и дорогие в это время года помидоры и огурцы.
А здесь, у самого входа, всякую всячину: банные веники, картошку, носки. . . Я пошла, признаюсь, без всякой цели, вдоль крайнего ряда, где продавались хозяйственные товары и вдруг мой взгляд наткнулся на тощие букетики ландышей, спелёнутые широкими зелёными листьями.
Я купила один, подумала: поставлю в воду, и буду фотографировать.
Букетик был неказистый, хотя мне отобрали веточки получше, уже распустившиеся.
Зашла в Универсам и попросила в рыбном отделе взвесить копчёной рыбы. А продавщица вдруг задохнулась от восторга: «Как пахнут!. .»
Я не поняла, о чём речь и спросила: «Что пахнет?».
- «Да, ваши ландыши! », - ответила она, возмутившись моей бестолковостью.
Я удивилась: « А разве они пахнут?»
- « Пахнут, пахнут. . ..Да ещё как!», - ответила она.
А я совсем забыла об этом. Даже не понюхала цветы, когда покупала. Мысли мои в тот день были слишком тяжелы и прозаичны. Продавщица продолжала с воодушевлением: « Ой, а у нас в деревне мама много ландышей сажает в саду, прямо под окнами. Много- много. . Завтра поеду в деревню, буду спать с раскрытым окном и нюхать ландыши. . .». На её лице появилось мечтательное выражение. . .
Я представила это окно, распахнутое в ночь, тишину и запах ландышей, вливающийся в комнату. Звёзды на небе и стук ходиков в комнате. И маму этой продавщицы, должно быть добрую и любящую, раз дочке так уютно бывает в её доме. И позавидовала. Хорошо люди живут! По-доброму.
После рыбного отдела, зашла в парфюмерный и там как лёгкий ветерок зазвенели девичьи голоса: «Ландыши, ой, ландыши. . .». Надо же, скромный букетик везде, где бы я не появлялась, вызывал шквал эмоций! Значит души людей по - прежнему тянутся к прекрасному, не очерствели. . . и на улице продолжается весна!

Она ощущала себя старой змеёй, которой известны все уголки, все тайны этого мира, все его уловки. А когда-то она казалась себе волшебным младенцем, заброшенным из неизвестных далёких миров. И ей всё нравилось на земле: сады с созревающей крупной смородиной, тонкая игла мечети, пронизывающая насквозь небо над головой, золочённые купола православных церквей. Но особенно волновал её колокольный звон. Казалось, что он задевал в её душе какие-то потаённые струны, напоминал что-то далёкое и забытое. И ей вспоминался один сон. . . вернее обрывок сна. . . а ещё точнее, его отголосок. Неизвестная планета, необычно яркие, но ненавязчивые, первозданно - чистые краски. И вот там-то она слышала этот голос, эту тональность звука. Он был как бы жизнью, питал всё вокруг своим звучанием. Ведь что такое музыка? Трудно объяснить. Это не мелодия для танца, это не застольная песня, это жизнь взволнованной души.
Но гармония почему-то поверяется алгеброй. ..
Конструкция мира совершенна. Но что это? Стройная математическая модель? Или гармоничный хаос? Никто не знает. И она этого не знала.
Сны играли в её жизни важную роль. Они перемежались с реальностью и дополняли её. . .

В дверь робко постучали. Кто бы это мог быть?, - удивилась Ольга, отодвигая клавиатуру компьютера. Часы показывали час ночи. Слишком поздно для гостей, - подумала она.
Но стук повторился. И был уже громким и уверенным, даже требовательным. Она пошла открывать. . .
Дверной звонок в квартире давно не работал, и Ольга была этому рада. Иногда она отключала телефон и чувствовала себя отгороженной от всего мира. А в тишине и в одиночестве ей было уютно, и работать никто не мешал.
- Кто там?, - спросила она, тщетно пытаясь разглядеть пространство по ту сторону двери через помутневший от времени и пыли дверной глазок. В полумраке лестничной площадки, освещённой тусклой лампочкой, стояла незнакомая бесформенная фигура не то женщины, не то мужчины.
Незнакомый голос пробурчал: « Наташка, ты чё дурака валяешь?
Дверь открывай!» .
У Ольги отлегло от сердца: всего лишь ошиблись дверью.
Как часто мы ошибаемся дверью и попадаем в другое, не предназначенное нам пространство. Вот и это существо перепутало этажи. Наташка, Наталья Дмитриевна, живёт этажом выше.
Существо неопределённого пола деловито затопало по ступенькам.
Наверное, у соседей сверху опять пьянка, - с досадой подумала Ольга.

Когда пишешь прозу, то словно пробираешься сквозь тьму к свету, с трудом продираешься сквозь густой колючий кустарник, Нащупывая смысл, ведь где-то вдалеке или в глубине подсознания брезжит неуловимая истина. Её слабый огонёк указывает путь. Но как легко заблудиться! Как легко поддаться на провокации окружающих, пытающихся тебя сбить с истинного пути. Ведь «Музы не терпят суеты. . .»

Над головой что-то бабахнуло и послышался резкий раздражённый мат. «Ну, начинается. . .», - подумала Ольга. «Теперь на всю ночь. .. »

Как часто мы зависим от внешних причин и не можем их устранить, нам приходится с ними мириться.
Она уже постигла последовательность всех происходящих событий.. . Но в то же время неожиданность всегда ждала за углом. И легко нарушала эту логичную, как казалось, незыблемую, последовательность.

. . . .Но можно ли говорить о снах? Она знала, что это под запретом И не могла нарушить его.
. . ..Не писалось. Ольга выключила компьютер.
А наверху, подвыпившие соседи уже заводили песню, и кто-то им стучал по трубе, требуя прекратить ночную вакханалию. Ольга накинула на плечи шерстяную кофту и вышла на балкон.
Скрытая ночью, она смотрела на улицу, которая простиралась внизу. Ночной холодок приятно щекотал разгорячённые щёки. Вот он, город, весь на ладони, пересыпанный как конфетти, разноцветными огоньками. . .Красиво!, - вздохнула она.
Но что там кроется за соседними окнами? Какая жизнь?
Мир разнообразен. И надо уметь на мир и на жизнь смотреть сверху вниз. И тогда многое увидишь, с высокой горы виднее. В такие минуты она чувствовала себя птицей, вернее, человеко-птицей. И поэтому была уязвима. Знания и видение только осложняли жизнь. Она знала, что не бывает одной правды. У каждого – своя правда. Верны народные пословицы: каждый судит со своей колокольни, т.е. исходя из обстоятельств и опыта своей жизни.
Народная мудрость, собранная веками, заключалась в фольклoре: В пословицах, сказках, легендах и преданиях.
Душа народа хранила свой отпечаток в ремёслах: в вышивках, народных орнаментах, . . И поэтому Ольга любила всё это. Из этих простых вещей она черпала творческую энергию и соприкасалась с прошлым. . .

Лики Богородиц из провинции. ..
Ко дню Победы.

Мы много говорим о погибших солдатах, но очень мало о их матерях. . .
Случайно нашла в архиве своей семьи это письмо. Оно поразило меня.
В Страстной четверг в православных церквях читают Плач Пресвятой Богородицы. Это письмо тоже Плач матери по своим погибшим сыновьям. Судьбы всех матерей схожи.
Написано оно 22 мая 1946 года. В письме сохранена орфография и стиль автора письма.

«Пишет вам ваша свекровь, Евдокия Ивановна.
Во - первых строках своего письма, Вера, я тебе сообщаю, что получила твоё долгожданное письмо. Письмам твоим я очень рада, но только стали читать письмо-то, я не стерпела и заплакала. Видимо, я лишилась и последнего своего сына, Андрея ( пропал без вести в конце января 1942г. под Москвой. Был заброшен с десантной группой в тыл врага. Прим.авт.). Теперь осталась я круглой сиротой и бесхозной. Видно, некому докармливать меня до смерти. Придётся брать хожалку
Вера, сообщаю, как я живу. Я живу плоховато, потому что стала стара и работать не могу, еле сама себя таскаю. На всех моих сыновей пришли похоронки: на Александра, на Дмитрия, на Тихона и Алексея. От зятя тоже нет никаких известий. Александр погиб 9 мая 1942г., Дмитрий 4 августа 1942г., Алексей 22 марта 1942г., Тихон 15 декабря 1943г.
Так, что все погибли в один год. И жить мне теперь очень тяжело.
К тому же, и ты не писала, разве на что осерчала?
Ну, я думаю, что серчать друг на друга не надо, потому что у нас у всех с вами со всеми снохами очень плохое положение. У Александра осталось шестеро детей, у Дмитрия четверо, у Тихона двое. Да вот, Вера, прошу тебя, не забывай меня, хоть пиши почаще.
Я очень буду довольна и только тем я буду радовать себя. Хоть от тебя буду получать письма и от вашего сына, а моего внучка. Я так бы сейчас и посмотрела на вас на обоих!
Вера, мне нынче дали. . .. участок 18 соток., дак посеяла пуд ячменя, 3 пуда посадила картошки и посажу ещё овощей, хотя может вас не дождусь в гости. Вера, я тебя прошу, переезжай жить обратно в Шахунью, будешь поближе к нам. Вырастут продукты на огороде, дак поделимся. Сложно будет . . .. Корову ещё держу, не продала. Так, что приезжай, молока нам с тобой на троих от коровы хватит. Да и здесь продукты намного дешевле, чем у вас.
Масло сливочное -40 руб. фунт, мясо 30-25руб. кг, молоко -10-8руб. литр, картошка -40руб. пуд, масло постное - .. . Но сейчас ещё не так уж дёшево, но на нови гораздо будет дешевле.
Так вот, пока всё, что я хотела написать вам в этом письме.
Вера, ещё раз прошу вас, пиши письма почаще и давай ответ на это письмо, опиши, как ты думаешь, приедешь или не приедешь, сюда, на родину.
Вера, ещё сообщаю, что мы сейчас району не Шахунскому. Район изменили. Теперь Хмелевицкий район.
Пока, до свидания. Крепко жму вашу правую руку и целую вас обоих с сыном, на которого я сейчас поглядела бы наместо Онютки. К сему, . …
22.5.1946г. Приписка к письму:
Вера, привет от Мани. Сообщаю, что живу дома, воспитываем с семьёй наших малых детей. Работаю четвёртый год бригадиром. На счёт жизни, живём так, средне. Бабушка живёт у нас. Придётся дотянуть как-то до смерти в виду того, что не осталось у неё ни одного сына. Дак кому-то надо её прибрать. Вера, прошу вас, пиши письма и мне, я буду описывать вам подробней про всю нашу жизнь. Передаём вам все по привету: мама(Люба), Маня, Лёня, Фаина и т.Лена.
Лёша, бабушка- посылаем чистосердечный привет и желаем всего хорошего в вашей далёкой от нас жизни.
Пока, до свидания.