В ЗАЩИТУ ПОДСНЕЖНИКОВ
Не рвите подснежники! Эти маленькие существа просят защиты. Они исчезают с лица земли.
Представьте себе, наступает весна, но нет этих белых малюток - первого света пробуждающейся природы, который она посылает нам. И мир сразу покажется бедным и обездоленным. Мы остро почувствуем, что нам чего - то не хватает в нашем привычном мире. А не хватает всего лишь этих нежных и хрупких цветов. И жизнь уже не сияет новой гранью. Нарушена связь с природой.
А может быть, с Космосом или с Богом. Эти цветы играют важную роль в нашей жизни. Они стали символом пробуждения после зимней спячки природы и души. Природа этого нам не простит.
Нельзя своей рукой, предназначенной для созидания, губить живое дышащее.
Подснежники нам посылают SOS !
Апр.,2000г.
Это были мои вещи. Я их выбрала и купила. Они были частью моей жизни. Вот этот небольшой, размером с ладошку, карманный словарик разговорного русско – польского языка, в приятной для глаза клеёнчатой обложке светло – зелёного цвета, изданный в Варшаве. И этот кулон с янтарём в резной оправе потемневшего серебра. Я его часто носила в те годы. . .И на многих фотографиях тех лет я запечатлена с этим кулоном.
А словарик я купила, потому что мне очень хотелось изучать польский язык. Это, наверное, был голос крови – моя бабушка по материнской линии была полькой.
Но теперь у меня к ним не лежит душа – слишком много времени они провели в чужих руках. У меня такое ощущение, что в тот момент, когда они были украдены, было попрано их достоинство, совершено насилие над ними, порваны какие-то тайные невидимые нити, соединяющие нас.
Говорят - не стоит расстраиваться из-за вещи. . . Но ведь в каждой вещи заключена частица нашей души и теряя вещь, мы теряем частицу себя. Разрушаем свой внутренний мир, который складывался день за днём, по кирпичику.
Вещи были украдены школьной подругой дочери. Зачем она взяла их? Просто понравились миниатюрные изящные вещицы?
Сейчас девочкам уже двадцать. И встретились они совершенно случайно и неожиданно, в церкви. И, однажды вечером, дочка сказала, как - то странно сконфужено улыбаясь: «Мама, сейчас ты очень удивишься. Посмотри, что принесла Ленка» и выложила на стол мой словарик и кулон. – «Ленка сказала, что остальное не сохранилось».
В первую секунду во мне вскипело негодование: сколько же вещей она потихоньку унесла из нашего дома, если «остальное не сохранилось»? А затем я переключилась на философский лад и подумала о том, что прошло уже десять лет. И чтобы вот так вот неожиданно вернуть украденное в детстве нужно что-то пережить и передумать. Нужно, чтобы произошло какое-то движение души, рывок к очищению. И это, конечно же, поступок. И не каждый бы смог его совершить.
И как хорошо, что это произошло. А вещи? Я их убрала подальше, с глаз долой. Мне было больно смотреть на засиженный чужими тараканами осквернённый словарик и на кулон, напоминавший мне о том времени, когда моя дочь ещё бегала в школу, а я была совсем молодой.
Конец декабря 2002г.- 18.1.2003г.
Мы с ней расстались давно, двенадцать лет назад, и с тех пор ни разу не виделись. Но вот сегодня, возвращаясь от друга, я проходил мимо церкви. Неожиданно распахнулась тяжелая дверь и на крыльцо вышла монахиня. А за ее спиной, в темной глубине, блеснули золотящиеся свечи, и на улицу потекло неторопливое, бередящее душу, сладостное пение. Что-то горячо толкнуло в сердце и, повинуясь внезапному порыву, я поднялся по истертым каменным ступеням.
Я никогда не был в церкви и неожиданно попал в атмосферу непонятного для меня таинства, объединяющего стоящих там людей. Я не знал молитв, но что-то властно удерживало мое сердце, не отпускало.
Я разглядывал старинные темные иконы, дрожащие язычки пламени над тонкими слезящимися свечами. И в эту минуту вдруг увидел ее. Она стояла у колонны, слева, опустив глаза. Темный платок старил ее бледное лицо. Но оно от этого казалось лишь ближе и роднее.
Впервые Митя увидел ее в далеком детстве. Им было, наверно, лет по 11-12. Он хорошо помнил тот, раскаленный от зноя, июльский полдень. Он с друзьями бегал по старому парку, спасаясь от палящего солнца в тени раскидистых дубов. Их прохладные шершавые стволы было приятно гладить руками, а резные листья напоминали какую-то полузабытую сказку из раннего детства. Под листьями прятались маленькие недозрелые желуди в круглых шапочках с тоненькими зелеными хвостиками.
На поляне они увидели девчонок, сидевших на нижней ветке старинного кряжистого дуба и решили их подразнить. С ловкостью обезьян, забрались на соседнее дерево и стали перебрасываться, как мячом, задиристыми фразами. Он не помнил, о чем они тогда говорили. Очевидно, обычные в таких случаях пустяки. Но он хорошо запомнил ее, тоненькую, зеленоглазую с золотистой шапкой непослушных волос, собранных в косу, которая постоянно расплеталась, досаждая ей. Их сразу же, как магнитом, потянуло друг к другу. Они говорили и не могли наговориться.
Потом, как это бывает в детстве, разбежались, ничего не поняв. Но эта встреча застряла в его сердце. Он подробно описал ее в своем дневнике и долго не мог забыть.
Прошли годы. Они давно стали взрослыми. И никто из них не думал, не гадал, что судьба вновь столкнет их в один из светлых солнечных дней. Им было уже под тридцать. И опять, как в детстве, едва взглянув друг другу в глаза, они уже не могли расстаться. Но он опоздал. Она была уже замужем. У нее росла дочь. Его терзало ее замужество, но разбить чужую семью не поднималась рука, а расстаться не было сил. Он звонил ей на работу, ее голос вздрагивал от счастья, и они договаривались о встрече.
Встречались на следующее утро, в субботу, и ехали на черный рынок за книгами в запорошенный снегом зимний лес. У него были друзья среди книжников, и он был одним из посвященных: знал туда дорогу. Эта конспиративность придавала их поездкам оттенок легкого риска и романтичности.
Ему нравилось ездить в битком набитом субботнем автобусе через весь город, смотреть в окно на пробегающие улицы и знать, что она стоит рядом. Это было уже счастьем. Счастьем был наполнен весь день. Когда выходили из автобуса, он подавал ей руку, глаза их встречались, и они читали в них то, о чем боялись говорить. Когда по узкой тропинке пробирались между мохнатыми запорошенными снегом деревьями он слегка поддерживал ее под руку. И от этого легкого прикосновения оба замирали. Шли, боясь нарушить неподвижную зимнюю тишину и то новорожденное чувство, что соединяло их.
Тропинка неожиданно выводила на широкую, хорошо вытоптанную поляну, на которой, собравшись небольшими группами, толпился народ, о чем-то вполголоса переговариваясь. Прямо на снегу, на разостланном полиэтилене, на газетах, в раскрытых чемоданчиках и спортивных сумках пестрели яркими обложками книги.
Здесь можно было купить то, что не отыщешь ни в одной библиотеке, ни в одном книжном магазине. Здесь можно было найти все сокровища книжного мира, были бы деньги. Но денег у них тогда как раз и не было.
Они редко что- либо покупали. Чаще побродив, надышавшись крепким морозным воздухом, налюбовавшись яркими обложками и замерзнув, как сосульки, возвращались домой.
Иногда он приглашал ее к себе. Легонько скрипнув, отворялась старая калитка. Они проходили сквозь голый промерзший сад с одиноко зеленеющей елью. Бабушка поила их горячим чаем из больших цветастых чашек, и они понемногу отогревались. После чая он показывал ей свои книги и старался подольше задержать. Но часы неумолимо бежали вперед, и неизменно наступала та минута, когда ей надо было уходить. Она растерянно смотрела на часы и говорила, что ей пора.
Митя надевал шубу и шел провожать Ольгу до остановки, а потом нехотя возвращался домой. Комната еще хранила следы её присутствия: в воздухе держался горьковатый аромат её духов, На краешке стола лежала раскрытая книга, в глубине комнаты блестело зеркало, которое совсем недавно отражало их вдвоём.
За окном крутился редкий ленивый снежок. Ему становилось тоскливо и одиноко. Сердце начинали царапать острые коготки ревности. И тогда он шел в магазин, покупал вино и, закрывшись в своей комнате, потихоньку выпивал его за вечер.
Мать быстро это заметила и оценила ситуацию. Когда вернулся из командировки отец, Митю долго убеждали, что эти отношения ни к чему не приведут, что он должен с ней расстаться.
Он угрюмо отмалчивался и думал о том, что только рядом с ней он ощущал всю полноту жизни, только рядом с ней все краски окружающего мира становились такими яркими, а чувства полновесными. Он предчувствовал, что такое не повторяется.
На следующий день Ольга ждала его на почтамте. У нее тоже начались дома неприятности. Мужу стали казаться подозрительными ее отлучки по субботам. Он уже не верил ни в подруг, ни в магазины, ни в срочную работу.
Митя понимал, что она ждет его решения, а решение не приходило. Встречаться стали реже. Не виделись по месяцу. Но кто-то из них не выдерживал, звонил и, заслышав в трубке знакомое: "Привет !.. " они бросали все дела и бежали навстречу друг другу.
А над землей уже парила весна. Над головами простиралось безудержное голубое небо. Горячее солнце плавило сугробы, радостно захлебываясь, журчали ручьи. Звенела капель. Так хотелось легкого безоглядного счастья! Но они все яснее сознавали, что им придется расстаться.
Он на всю жизнь запомнил тот ясный сентябрьский день, наполненный сухим шорохом опавших листьев, первой осенней прохладой. Ее бледное дрожащее лицо.
Все было уже решено.
Он неловко сунул в ее ладошку образок Серафима Саровского, привезенный бабушкой из святых мест, на память. И долго смотрел вслед, еще не зная, что это уходит его единственное счастье на земле.
Через год он женился на предприимчивой красивой девушке, дочери их старых знакомых. Она оказалась неплохой хозяйкой. У них была большая со вкусом обставленная квартира. Налаженный быт. Но не было тех милых простых отношений, не было того взаимопонимания с полуслова, с полу взгляда, того опьянения друг другом.
Иногда он просыпался по ночам - давила тоска. Смотрел в окно на ясные крохотные звезды и ему так хотелось повернуть время вспять и вновь очутиться в том далеком ветреном сентябре. Уж тогда бы он ее обязательно догнал и никуда не отпустил.
А об Ольге он слышал, что она долго тяжело болела, но потом выздоровела. Он ходил на ту улицу, где она жила, но их дом снесли. И было странно видеть большой пустырь, заросший диким бурьяном.
И вот сегодня, каким-то чудом, он оказался возле церкви. Поднялся по старинным истертым ступеням и неожиданно увидел ее.
Наверное, преподобный Серафим устроил им эту встречу.
Между тем, служба закончилась и люди неторопливо потянулись к выходу. Он встал в сторонке, у окна, боясь ее пропустить. Сильно колотилось сердце. В голове все путалось. Ольга поравнялась с ним, медленно подняла глаза и посмотрела куда-то мимо, за окно.
В голове пронеслось: " Не узнала..."
Хотелось побежать, догнать, напомнить. Но что-то властно удержало. Он подумал: " А имею ли я право вновь вторгаться в ее жизнь?"
Он остался один в опустевшем храме. И вдруг увидел, что с противоположной стены ласково и понимающе смотрит на него преподобный Серафим.
Он купил свечку. Хотелось помолиться, излить душу. Но он не умел.
"Сегодня день его памяти", - услужливо произнесла незнакомая старушка, оказавшаяся рядом.
Он вышел на крыльцо под голубое августовское небо.
1,22.8.1996г.
Ей казалось, что это длится странный тяжелый сон. Но, как известно, все сны когда-нибудь кончаются. И она ждала ту счастливую минуту, когда будильник разорвет своим голосистым звоном вялую утреннюю тишину, и остатки сна растают вместе с ночной мглой. И она услышит, как уютно тикает в изголовье старый будильник. Увидит, как сквозь тяжелую штору настойчиво пробивается солнечный луч. И почувствует, что жить на свете легко и просто.
И она будет жить как все, по тем же законам и правилам. Неторопливо пить свой утренний чай, читать книгу в уютном оранжевом свете торшера, гулять по притихшим вечерним улицам.
Как бы ей хотелось, чтобы все было именно так. Но она знала, что у нее другая участь.
Да, небо за окном будет веселое и голубое. На клумбах будут бездумно цвести яркие цветы, и деревья будут шелестеть, как тыщу лет назад, вселяя в душу покой и уверенность в прочности бытия.
Но как хрупка её одинокая жизнь! Иногда наступала минута, когда звенела от страха её душа. Она вдруг начинала понимать насколько все в мире зыбко и непрочно.
С такими мыслями она стояла у окна, оторвавшись на минуту от работы. Только работа дарила ей чувство покоя и уверенности в себе, только она крепкими нитями связывала ее с жизнью и не давала сорваться в пустоту.
Ирина была женщиной, как говориться, не первой молодости. Ей было уже под сорок. Но на вид ей можно было дать не больше тридцати. Ее тоненькая стройная фигурка многих вводила в заблуждение. Про нее нельзя было сказать, что она красива. Но было в ее облике что-то такое, что притягивало чужое внимание. Она чувствовала в себе какую-то непонятную ей самой силу и муку и как умела, выражала это в своих стихах.
Стихи к ней пришли нежданно в один из осенних печальных вечеров и с тех пор не отпускали. Она чувствовала слово как волшебную музыку, которую ей дарила душа. Но нельзя было всегда жить на этой высокой ноте, и она проваливалась в будни. Бегала как все по магазинам, толкалась в общественном транспорте, таскала тяжелые авоськи с грязной картошкой и другими продуктами.
Но зато вечер принадлежал ей. После ужина, когда темнело, она включала настольную лампу, вынимала из стола тетрадь и прозрачную гелиевую ручку. И никто не смел ей мешать. Да и мешать-то было некому.
Она любила тишину, внутреннюю сосредоточенность и девственную белизну бумажного листа. Белизна бумаги ее особенно волновала. Это была пустота, которую необходимо было заполнить. В эту пустоту можно было вложить свою модель мира. И она пыталась это сделать. А как у нее получалось, не ей судить.
По средам, в пять, собиралась их литературная тусовка. Прибежав с работы, она торопливо выпивала чашку кофе, надевала старый разношенный свитер и отправлялась на другой конец города в картинную галерею.
Картинная галерея помещалась в цокольном этаже. Спустившись на три ступеньки вниз, можно было попасть в небольшой уютный зальчик с картинами и мягкими скамеечками вдоль стен. Украшением зала был блестящий черный рояль у углового окна. В окна заглядывали желтые кленовые листья.
Полумрак и неторопливые разговоры вполголоса. А иногда крики и споры. Поднос с бутербродами на окне и тонкие прозрачные бокалы с сухим вином. Вся эта незатейливая обстановка вливала в ее душу необходимую ей порцию общения с подобными себе людьми, влюбленными в слово.
Сегодня она пришла рано. В дверях ее встретил с улыбкой долговязый Георгий Константинович: « А, Ирина Николаевна! Как вы во время. Требуются помощники - некому бутерброды делать! ». И отправил ее в подсобку. В подсобке уже суетилась невысокая полная женщина, известная в городе художница.
Когда гора нарезанных бутербродов поплыла в зал, там уже собрался народ, и было шумно. Ирина села на единственное свободное место с краю. Георгий Константинович уже начинал свою речь.
А потом все расположились, как им вздумается. В руках уже поблескивали запотевшие бокалы. Кто-то читал стихи. Кто-то спорил. А кто-то разглядывал картины, развешенные вдоль стен.
К Ирине подошел Никитин : « Читали, последний номер «Знамени»? Как вам новая повесть Гранатова?» Ирине Гранатов никогда не нравился, но она не решалась в этом признаться, потому что все им почему-то восхищались, и никто не чувствовал, что все его рассказы и повести поверхностны. И поэтому она лишь кивнула неопределенно головой: мол, читала, но что-то не очень поняла. Ее мучила судьба ее последней подборки стихов, которую Георгий Константинович обещал напечатать в следующем месяце, но сегодня почему-то молчал. А сама она не решалась спросить. Он все время был окружен людьми. С кем-то разговаривал, кому-то что-то объяснял. И она, поскучав, принялась разглядывать картины, развешанные по стенам. А потом незаметно выскользнула на улицу.
Уже зажглись первые неяркие фонари. Воздух казался особенно свежим и бодрым после накуренной духоты помещения. С деревьев падали последние листья. Шелестел легкий ветерок. По улице куда-то спешили, весело смеясь, молоденькие девушки. «Наверное, студентки. . .», - подумала она, остро завидуя чужой бездумной молодости. И вдруг как-то по-особому ощутила свою ненужность и никчемность в этом мире и зябко поежилась. Бабье лето кончалось. Надвигались ненастные черные дни с бесконечными дождями и непролазной грязью, когда бывает особенно тяжело на душе, когда мучают тоскливые воспоминания.
Жизнь почти прошла. Незаметно промелькнули годы. И вот она наедине с осенью, со своими мыслями, со своей тоской. И никому нет до нее никакого дела.
Из-за угла показалась тупая морда троллейбуса. Гостеприимно распахнулись двери и Ирина, не осознавая, что делает, села в троллейбус и поехала, куда глаза глядят, в осеннюю промозглую тьму.
Она сошла на незнакомой пустынной остановке где-то на окраине города. За толстыми темными стволами деревьев белела церковь. Из высокого узкого окна на улицу лился мягким расплавленным золотом электрический свет. Из приоткрытой форточки слышалось негромкое пение.
Ирина толкнула тяжелую старинную дверь, и она на удивление легко распахнулась. В церкви было немноголюдно, стояло лишь несколько старушек и молоденькая девушка в длинной темной юбке и в повязанном низко на лоб платке.
Хор неторопливо и задушевно выводил: « К Богородице прилежно притецем. . .» Слезились тонкие стеариновые свечи. С икон глядели незнакомые святые. Но что-то располагало, что-то трогало сердце. И Ирина не уходила. Прямо на нее смотрела Богородица. Где-то она уже видела точно такую же икону. Она напрягала память, но никак не могла припомнить. И вдруг, словно распахнулась дверка, она вспомнила, что точно такая икона была у бабушки. Это была простенько выполненная обычная икона. Такие продают в каждой церковной лавке. Но чем-то она была ей особенно дорога. Она прятала ее от посторонних глаз, от своего сына – безбожника. А Ирине, в то время совсем маленькой девочке, частенько показывала и даже давала подержать в руках. И объясняла, что если хорошенько помолиться, то Богородица обязательно поможет в любой беде.
Ирина вглядывалась в чистый, скорбный лик Богородицы, в золотистый отсвет свечей. И таяла ее печаль, на душе становилось тихо и светло. Ей казалось, что спустился с неба ангел и легонько задел ее своим белым крылом, и зазвучали под куполом церкви звуки небесной гармонии.
Осень,1999г.
© Смирнова Светлана Алексеевна